(К публикации статьи А. Эйнштейна «Почему социализм?», см. «За науку» № 33 от 6 ноября, отклики в № 35 2003 года и № 1, 2 2004 года)

Опубликованная в ноябрьском номере «За науку» статья Эйнштейна «Почему социализм?», а также два отклика на нее в действительности ставят ряд не менее острых вопросов. Во всех трех публикациях речь идет о социализме, однако выводы авторы делают разные. Почему? Начинать, как справедливо указывает В. Пряхин, следует с определения, но поскольку в его заметке такого определения мы все же не заметили, попробуем его дать. Не только эти публикации, но сами многовековые споры о социализме позволяют сделать вывод, что социализм есть не что иное как некий смутно представляемый идеал справедливого общества, в котором не будет насилия одной личности над другой. Можно ли его достичь и как это сделать — это уже другой вопрос. Первые попытки построения такого общества были предприняты еще Платоном, но до середины XIX века все концепции построения социализма сводились к благой воле руководителей государств. В конце XIX века была предложена такая теория, в которой роль исторического субъекта сводилась к минимуму, а сама история представлялась как объективный процесс, не зависящий от воли конкретных людей, и поэтому похожая на научную. В этой марксистской классовой теории считалось, что социализм можно построить, если ликвидировать классы, т.е. ликвидировать частную собственность, введя плановую экономику при общественной собственности на средства производства. (Поэтому мы позволим себе не согласиться с известным определением, согласно которому социализм есть плановая экономика при коллективной собственности: это не определение, а, скорее, теорема, т.е. мнение, что социализм можно построить именно при таких условиях). Разумеется, в век преклонения перед наукой эти мысли Маркса тотчас же овладели умами европейских интеллектуалов.

Таким образом, в основе реализации крупномасштабного эксперимента, начавшегося в России в 1917 году, лежали стремление построить справедливое общество и вера в то, что марксизм есть наука о социализме. Неудивительно, что многие люди, видящие все несправедливости современного им общества и верящие в истинность и действенность научного знания, стали симпатизировать советскому эксперименту. К числу таких людей принадлежал и А. Эйнштейн. Для Эйнштейна очевиден глубочайший кризис современного общества, зависимость от которого человек осознает как никогда раньше. «Но эту зависимость, — отмечает великий физик, — он ощущает не как благо, не как органическую связь, не как защищающую его силу, а скорее как угрозу его естественным правам или даже его экономическому существованию». Следовательно, в глазах Эйнштейна кризис общества — не политический и не экономический, как считали марксисты, а нравственный. Вообще, нравственным вопросам Эйнштейн уделял огромное внимание. «Забота о человеке и его судьбе должна всегда представлять главный интерес всех технических предприятий, чтобы творения нашего ума становились благословением, а не проклятием для человечества», — писал он. «Наше время отмечено поразительными успехами научного познания, — отмечал он в другой работе. — Как не радоваться этому? Но нельзя забывать, что знания и мастерство сами по себе не смогут привести людей к счастливой и достойной жизни. У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных ценностей выше, чем открывателей научных истин». Однако, вот парадокс, считая, что «в конечном счете основой всех человеческих ценностей служит нравственность», Эйнштейн тем не менее не видел места нравственности в своей картине мира. Будучи ученым, что называется, «до мозга костей», он не видел места для свободной деятельности человека в мире, управляемом необходимыми законами. В известной статье «Наука и религия» (1930 г.) Эйнштейн писал: «Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна». Логическим завершением подобных взглядов Эйнштейна явилась его «космическая религия», где место личного Бога занял безличный мировой разум. Сопоставляя вышеприведенные высказывания, недоумеваешь: как можно ставить вопрос о нравственности, одновременно отрицая наличие в человеке свободной причинности. Ведь если человек не обладает свободой воли, а его поступки определяются лишь «внешней и внутренней необходимостью», то он не может быть нравственным субъектом: его нельзя ни осуждать, ни хвалить. Налицо явное внутреннее противоречие в мировоззрении Эйнштейна: сердцем ощущая важность и даже первостепенность нравственных принципов, разумом он их же и отвергает. Эту ситуацию предвидел и объяснил еще Б. Паскаль, писавший о существовании в человеке такой способности познания, как сердце. Сердце не зависит от разума, оно не доказывает, а видит, ощущает истину непосредственно. В терминах своей философии эту же проблему пытался понять и И. Кант. В его философии разум имеет дело лишь с явлениями и оперирует пространственно-временными категориями, нравственность же возможна лишь при наличии у человека свободы воли, которая есть вещь-в-себе и поэтому не зависит ни от пространства, ни от времени. Поэтому чистый (т.е. научный) и практический (т.е. нравственный) разум есть две стороны одной разумной способности человека, в конечном счете не зависящие друг от друга.

Но и Паскаль, и Кант были христианами; в их «объемной», нравственно-разумной картине мира и человека находилось место и для нравственных принципов, и для научных теорий. XIX и XX века, упоенные успехами наук, отбросив как ошибочное любое мнение о нравственной природе мира, характерное для христианства, поспешили посчитать этические принципы частным случаем научных законов, а свободу человека — видимостью. Такой взгляд оказался очень удобным для многих: не надо каяться в своих грехах или даже сваливать свою вину на других и потом мучаться угрызениями совести — законы природы безличны и вытерпят любую напраслину. Безличный мировой разум не накажет человека за его грехи. Как сказал Эйнштейн в уже цитированной статье «Наука и религия», «такой человек ничуть не нуждается в религии страха. Социальная, или моральная, религия также не нужна ему. Для него Бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед Богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным». Но, обманывая себя, нельзя обмануть свою природу: человек что во времена Паскаля, что во времена Эйнштейна был и остается существом не только разумным, но свободным и нравственным. Нравственный выбор всегда стоит перед человеком, неважно, признает он при этом факт существования нравственности или не признает. Поэтому следует отличать объект научной познавательной деятельности человека от его нравственной личностной деятельности, и не подменять одно другим. Такая подмена часто приводит к иллюзии отсутствия нравственной ответственности каждого человека, а от имморализма до аморализма — один шаг. К сожалению, XX век наглядно продемонстрировал, к чему приводит такая подмена, и большая доля вины ученых за ГУЛАГ и Хиросиму, конечно же, имеется. Глубоко ошибочно считать, что наука может познать и описать все, более того, не только ошибочно, но, как мы видим, и опасно. И современный мир все больше признает существование границ науки, границ, определяемых самой сущностью научного познания. Главной тайной для науки — и для физики, и для психологии, и даже для философии — остается личность человека. Но именно личность является действующим субъектом исторических и общественных процессов. Поэтому попытки научно определить методы построения справедливого (читай социалистического) общества заведомо не будут эффективными, а любые попытки реализации этих теорий на практике всегда будут наталкиваться на пресловутый человеческий фактор. Справедливое общество невозможно без справедливых, нравственных людей, а это достигается путем долгой и кропотливой работы по совершенствованию каждым самого себя.

Итак, наука — это огромная сила, но она может быть как созидательной, так и разрушительной. И то, чем она станет, зависит в том числе и от нас, представителей «самой научной науки», физики. Эта истина, очевидная каждому на обыденном уровне, имеет и онтологическое обоснование в единой нравственно-научной картине мира, свойственной христианству и принимавшейся учеными до XIX века (ведь по своей сути современная наука возникла из некоторых положений христианства). Не слепая вера во всесилие науки, ведущая к социальным потрясениям и человеческим несчастьям, а понимание более глубоких, христианских оснований нашего мира, человеческой природы и самой науки — только на этом пути можно добиться истинного прогресса и в обществе, и в человеческих взаимоотношениях.

P. S. Эти и другие подобные вопросы рассматриваются в курсе «Наука и религия: христианская апологетика», читаемом автором этих строк студентам первого курса МФТИ.

В. П. ЛЕГА, кандидат богословия,
доцент кафедры культурологии МФТИ,
выпускник ФФКЭ 1978 года